Вадим Руденко: публичным человеком так и не стал

В музыкальной среде об исполнительской манере Вадима Руденко говорят: «Ничего показного. Есть что послушать, о чём подумать…» Таков известный пианист – дважды лауреат Международного конкурса имени П. И. Чайковского. Он не даёт интервью, и мы выяснили, почему.

– Вадим, вы занимаетесь музыкой с раннего детства: родители желали привить любовь к музыке или решили из вас вырастить профессионала?

– Я начал заниматься, когда мне не исполнилось ещё четырёх лет. Дома стояло пианино. А у меня, как выяснилось, оказался абсолютный слух. Всё, что звучало по радио, начал воспроизводить на фортепиано. Так началась моя любовь к музыке. Наша соседка по лестничной площадке, выпускница консерватории, преподавательница музыкального училища в Краснодаре, решила, что я вундеркинд, стала со мной заниматься и однажды сказала: «Тебе непременно надо ехать в Москву». Родители меня привезли в столицу. Московские педагоги «диагноз» подтвердили, и меня приняли в Центральную музыкальную школу при Московской государственной консерватории. Как видите, всё получилось достаточно просто.

– Одни о вас говорят как о представителе школы Эмиля Гилельса. Другие подчёркивают вашу «аполонистическую» манеру игры. Что вы сами скажете о себе?

– Я успел поучиться у замечательного профессора Башкирова. Потом – у Доренского. Я застал педагогов, которые учили всех тех, кто сейчас пребывает на Олимпе. Поэтому, наверное, у меня есть право причислить себя к представителю русской школы. Когда о ней говорим, подразумеваем Рихтера. Или других музыкантов, которые получили образование в России и не являются при этом русскими. Мне трудно оценивать себя со стороны. Всем нравиться нельзя. Одни меня принимают, другие – нет. Но в процентном соотношении исполнителей, взошедших на мировой небосклон, представителей русской школы больше: Николай Луганский, Денис Мацуев, Екатерина Мечетина, Александр Гиндин – они все продукты русской фортепианной школы.

– Если говорим о русской школе, значит, есть и не русская. Как бы вы охарактеризовали европейскую фортепианную школу?

– Среди представителей не русской пианистической школы очень много изумительных пианистов – например, Бенедетти Микеланджели, Марта Аргерих, Марк-Андре Амлен... Трудно дать определение европейской фортепианной школе. Могу сказать, что в Юго-Восточной Азии делается упор на беглость. У пианистов, если так можно сказать, хорошие пальцы, техника. Но очень часто не хватает того, ради чего люди слушают музыку. Вместо неё они наблюдают компьютерную игру.

– Среди музыкантов высочайшего уровня возможна дружба?

– Конечно. Николай Луганский – мой самый близкий друг. Я был свидетелем у него на свадьбе. Он крёстный отец моего сына. Я хожу к нему на концерты, слушаю записи. Если мне нужно что-то кому-то поиграть накануне премьеры новой программы, то играю именно ему. А Коля – мне. Между нами нет духа безумного соперничества. Для меня это особенно дорого. Дирижёры, кстати, более ревниво относятся к творчеству своих коллег, нежели пианисты.

– Как совмещаете концертную и преподавательскую деятельность?

– Именно мастер-классы позволяют помочь людям, которые ко мне приходят. Но я не связан обязательствами ни с одним учебным заведением, чтобы присутствовать на зачётах и экзаменах, хотя мне поступали предложения преподавать. Я отказался.

– Есть ли у вас творческий план?

– На неделю есть. Во-первых, чтобы не разучиться играть на рояле окончательно (смеётся). Во-вторых, попытаться не совсем разочаровать моих слушателей. В последнее время почему-то приходится играть концерты с оркестрами. Поэтому стараюсь не разочаровать любителей классической музыки и выступаю сольно. Случается несколько недель играть Третий концерт Бетховена, Второй концерт Шопена, Первый и Второй концерты Рахманинова, Концерты Шумана, Моцарта, Чайковского. Проблемы переключиться с одного произведения на другое у меня нет. Проблема – успеть выучить. Например, в России вопрос о времени репетиций так жёстко, как в Европе, не ставится. А там необходимо уложиться в рамки репетиционного времени. Всё, что свыше, – нельзя. В России к творческому процессу отношение человечнее.

– О вас практически нет публикаций. Не публичный человек или не любите общаться с журналистами?

– Действительно, стараюсь не давать интервью, не записываться на телевидении. Стремлюсь, чтобы обо мне было как можно меньше информации в СМИ. С детства не люблю работать на публику. У меня такой характер. Из возраста вундеркинда вышел, а публичным человеком так и не стал. С моим отношением к прессе и журналистам такая закрытость никаким образом не связана.